(перс. طعم گیلاس, фр. Le goût de la cerise) реж. Аббас Киаростами 1997
В предыдущей статье мы обсуждали то, как не надо снимать кино на тяжёлые в психологическом и социальном плане темы, в этой статье — пример положительный. Самоубийство в картине становится по преимуществу вопросом эстетическим, а не этическим. Хотя и здесь по прежнему остаётся одной из ключевых проблем человеческого бытия, лаконично сформулированной Альбером Камю: «Стоит ли жизнь труда быть прожитой?»
Это один из сложнейший вопросов для каждого независимого человека. Любой из нас должен сам решить быть или не быть. Даже если на практике это решение всегда откладывается или не осознаётся как выбор. «Вкус вишни» ставит данный вопрос кристально чисто и ясно, доводя градус эмоционального накала до точки, когда и «быть» и «не быть» кажутся одинаково обоснованными и правомерными.
Артур Шопенгауэр сравнивает самоубийцу с плохим карточным игроком
Против самоубийства можно бы сказать: человек должен поставить себя выше жизни, он должен познать, что все ее явления и происшествия, радости и боли не касаются его лучшего и внутреннего "я" что, следовательно, жизнь в своем целом представляет собою игру, турнир-позорище, а не серьезную борьбу; что поэтому он не должен вмешивать сюда серьезности, а ее он может проявить двояким образом: во-первых, посредством порока, который не что иное, как поведение, противоречащее этому внутреннему и лучшему я, причем он таким образом низводит последнее до насмешки и игры, а игру принимает всерьез; во-вторых - путем самоубийства, которым он именно показывает, что он не понимает шутки, а принимает ее как нечто серьезное и поэтому как mauvais joueur (плохой игрок) переносит потерю не равнодушно, а, если ему сданы в игре плохие карты, ворчливо и нетерпеливо не хочет играть дальше, бросает карты и нарушает игру.
Мы живём, потому что родились. Для чего и зачем — мы должны решить для себя сами. И хочется верить, что мы не одиноки в своих поисках. Если же жизнь становится непосильным грузом, если она помимо того, что не приносит наслаждений, приносит ещё разочарования и боль, а более того ставит принципиально (?) неразрешимые тягостные вопросы — то право каждого свободного человека отказаться от жизни. Однако ясно, что не каждым правом мы должны с необходимостью пользоваться, оставляя как потенциальную возможность. И что нельзя получить правильные ответы на неверно сформулированные вопросы.
Очевидно, что всё вышеперечисленное относится прежде всего к совершеннолетним людям в здравом рассудке, потому как при психических расстройствах, алкогольной и наркотической зависимости суицидальные риски выше. За несовершеннолетними также нельзя признать тех прав на свою жизнь, которые мы признаём за взрослыми людьми.
«Я знаю, что моё решение противоречит вашим убеждениям. Вы верите, что Бог даёт жизнь и отнимает тогда, когда считает нужным. Но наступает время, когда человек не может продолжать. Он истощён и не может ждать действий от Бога, поэтому решает действовать сам. Итак, это называется ''суицид''…Я решил освободитьcя от жизни…Вы не можете почувствовать то, что чувствую я. Вы можете сочувствовать, понять, проявить сострадание. Но почувствовать мою боль? Нет.»
В этой картине нет докучливого морализаторства и нравственного ригоризма. Нет пространных и тяжеловесных рассуждений. Зритель должен самостоятельно проникнуться настроением главного героя, наблюдая, как тот совершает ритуальное по своему смыслу действие — поиск человека, исполняющего последнюю волю, своеобразного душеприказчика. Задача этого последнего попутчика в жизни проста в исполнении, но обременительна психологически — нужно засыпать тело землёй после самоубийства, похоронить. В мифологии многих народов мы встречаем подобный образ — психопомп (греч. ψυχοπομπός — «проводник душ») — проводника в мир мёртвых (Харон — в древнегреческой мифологии, Анубис — в древнеегипитской и др.).
Кинокритик Петер Брадшоу о «Вкусе вишни» для «The Guardian»
Во «Вкусе вишни» мы никогда не узнаем, почему главный герой хочет уйти из жизни, и ни он сам, ни кино не вызывают сочувствия или даже грусти в привычном смысле. Суть в том, что он хочет не самоубийства как такового, а полного исчезновения. Он не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что он совершил самоубийство: он хочет просто исчезнуть. И болезненная трагикомичность в том, чтобы найти кого-то, кто бы его похоронил. Вся эта законная нелогичность точно раскрывает агонию ситуации.
«Я знаю, что самоубийство — один из смертных грехов. Но быть несчастным — тоже грех. Когда ты несчастен — ты причиняешь страдание другим людям.» — Говорит Бадьи семинаристу в одном из диалогов в машине.
Мы ничего точно не знаем о судьбе господина Бадьи — главного героя. Почему и зачем он решается добровольно уйти из жизни — достоверно неизвестно. Ни этих событий, ни рассказа о них нет, мы только можем предположить, что протагонист — обычный человек, не способный больше жить по-прежнему. Мы видим, как он едет на своей машине по дорогам вдоль карьера и городских окраин в поисках человека, согласного помочь. Он разговаривает с людьми и не скрывает своих намерений. Пейзажи в основном пустынные — Иранские саванны и полусаванны. Поэтому заметно преобладание песочных жёлтых и красных оттенков. Пустыня — символическое и знаковое место, издревле считающееся местом уединения и тяжёлых размышлений. (Вспомним сорок дней, проведённых Иисусом Христом в пустыне (Мф. 4:1-11)) Удивительно, но окружающие люди довольно доброжелательно и отзывчиво относятся к господину Бадьи. Он сам воспринимает окружающую красоту и нельзя сказать, что он эгоцентричен, нельзя сказать, что он глуп или находится в отчаянии: он спокоен, как человек, принявший твёрдое решение. События укладываются в рамки одного дня, и к вечеру господин Бадьи исполняет задуманное.
Последний попутчик рассказывает историю из своей жизни о планах совершить самоубийство, от рокового шага его не могли остановить ни близкие люди: жена и дети, ни кто-либо другой. Но в последний момент он попробовал ягоду с дерева, на котором собирался повеситься. Вкус этой ягоды показался ему настолько сладким, что изменил его самого. Этот момент внезапного озарения, просветления т.н. «сатори» является центральным для многих духовных практик (ср. коан дзен-буддизма о человеке, повисшем над обрывом и держащемся за куст ягод, в последние мгновения жизни заново открывая для себя их вкус). Он рассказывает о своей жизни, размышляет о смерти с высоты прожитых лет, делится опытом и пытается переубедить Бадьи, и хотя его речь убедительна — добился он своего или нет окончательно не известно. «Ни одна мать не может сделать столько для своих детей, сколько Аллах делает для своих рабов», — этой мыслью он уговаривает Бадьи помнить вкус вишни. Хотя он против намерения главного героя, но всё равно соглашается исполнить последнюю волю.
Ягода играет роль предмета одновременно и незначительного, и всеобъемлющего — она центр, в котором противоречия мира взаимно устраняются, снимаются.
В качестве заключения — рассуждения Эмиля Чорана, всё философское творчество которого пронизано конфликтом между жизнью и смертью, в эссе «Встречи с самоубийством»
«У меня не хватает духу покончить с собой», — признается человек, а минуту спустя называет малодушием подвиг, перед которым отступают самые мужественные. Расхожее мнение твердит, что самоубийства совершаются из слабости, чтобы избежать боли или позора. Как будто неясно, что именно слабые к тому и другому приспосабливаются и, наоборот, требуется изрядная сила, чтобы разом от всего оторваться. И все же легче покончить с собой, чем с предрассудком, столь же древним, как сам человек, или, во всяком случае, как человеческие религии, все до единой относящиеся к самому радикальному шагу с тупой враждебностью. Пока свирепствовала церковь, только сумасшедшим давалась поблажка, только они имели право лишать себя жизни, только их трупы не вешали и не подвергали надругательствам. В течение долгого времени, простирающегося от конца античного стоицизма до начала современного «свободомыслия» — не считая небольшого просвета, связанного с катарами, — то есть примерно от Сенеки до Юма, самоубийство пребывало в изгнании. То была тяжелая пора для тех, кто желал смерти, но не смел нарушить запрета посягать на собственную жизнь.
…. Решиться на крайность еще не значит совершить «красивое» самоубийство. Такого определения заслуживает лишь самоубийство без всяких оснований, самоубийство в чистом виде. Оно-то и есть вызов всему, удостоенному большой буквы, оно унижает, попирает Бога, Провидение и даже Судьбу.