Ночи, похожие на сон

Она возвращалась всегда в тот момент, когда казалось, что мир рассыпался. Она могла быть всем, оставаясь ничем. Она могла быть женой, любовницей, святой девой, вечной блудницей, чистым ручьём и страстным водопадом. Она могла быть и царицей, и нищенкой, и безумной мегерой, и кротким ребёнком. Вечной непостоянностью и непостоянной вечностью. Я мог схватывать губами каждый её вздох, я мог держать её в объятиях. Как из глины, своими руками, я мог сделать из неё ту женщину, которой она должна была быть, но не знала как. Она была Ничто, стремящееся воплотиться через меня, обрести саму себя под обжигающим накалом страстей. Всё, что я хотел — это видеть в ней свой Идеал, превосходную степень земного существования, утренний ветер, ласкающий сонную землю, чистейшую родниковую воду в искусном керамическом сосуде с тонким горлышком.

Она едва ли была человеком, скорее демоном, полностью подчиняющим то, что любит. Идеальная зависимость, облачившаяся в чёрный шёлк. Бледный призрак, вечно ускользающий из объятий. Она убегала от меня. Зависимость только создаёт иллюзию подчинения и покорности – это связь, оплетающая обоих: господин становится рабом своего раба, а раб становится господином своего господина. У любой верёвки два конца, и можно потянуть за любой. Я шёл за ней полупьяный, спотыкаясь и падая. А она смеялась надо мной, подшучивала, помогала встать и целовала так, будто мы больше не увидимся. И говорила, что, когда уйдёт, мне будет безумно больно, и только поэтому она и уйдёт, чтобы однажды вернуться. Сияющей, красивой, живой и полной любви.

Она сидела на моих коленях и плакала чистыми слезами, целовала меня солёными губами, и я целовал её солёные щёки. Проводил руками по её волосам, прикасался к шее, и целовал её закрытые влажные веки, обнимал её и считал русые локоны, переливающиеся рыжими отблесками. Я сжимал зубами мочки её ушей, и сдавливал её тонкие кисти и хрупкие запястья. Если ей и было больно, то она только смотрела на меня и жадно вдыхала воздух.

Затем она спускалась на пол, и сидела у моих ног, поджав свои ноги, держа в своих руках мои руки и прижимая их к своим щекам. Она была благодарна и счастлива за блаженство наконец обрести себя, испытать муки отчаяния и исступление одержимости, становясь торжеством страсти. Она наслаждалась возможностью воплотить в себе законченную форму благодаря моим кистям. Впервые она осознавала границы своей личности. Границы, которые обозначил я, те черты, которые я больше всего в ней любил. Она совершенно терялась в экстазе и забывала о рассудке. Она танцевала и кружилась на месте, изображая вечные попытки тщетно убежать от себя в простейшем повторяющемся движении. Её чёрное платье поднималось и опускалось, и я мог видеть её щиколотки, голени, икры и колени... Близилась ночь.

Иннокентий Богоборец